Мустафа Кемаль

Annotation
Какой след в истории оставлен этим выдающимся человеком, оценки которого в мировой
историографии можно обнаружить в диапазоне от восторженных до обвинительных и которого
европейские историки назвали «Человеком XX века», политического лидера, не только
возглавившего национально-освободительное движение в Турции, но и уделявшего внимание
просвещению своего народа? Подробное жизнеописание Мустафы Кемаля Ататюрка,
написанное известным французским историком-тюркологом Александром Жеваховым,
раскрывает многие неизвестные ранее детали биографии одной из ключевых фигур мировой
истории начала XX века — периода возникновения на обломках империй новых национальных
государств.
Александр Жевахов
ПРЕДИСЛОВИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЛИДЕР
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая

Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Эпилог
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МУСТАФЫ КЕМАЛЯ АТАТЮРКА
Иллюстрации
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31

32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70

Александр Жевахов
КЕМАЛЬ АТАТЮРК
Научный редактор, автор предисловия и хронологии вице-
президент Общества востоковедов РАН, профессор Я. Д. ВАСИЛЬЕВ.
Перевод осуществлен по изданию: Alexandre Jevakhoff. Kemal
Atatürk. Paris, Tallandier, 1999
У меня не было времени уставать…
Вильгельм I (Слова, произнесенные на смертном одре)

ПРЕДИСЛОВИЕ
История полной драматических событий жизни Мустафы Кемаля Ататюрка не может
оставить равнодушным российского читателя. Какой след в истории России оставлен этой
выдающейся личностью, оценки которой в мировой и отечественной историографии можно
обнаружить в диапазоне от восторженных до обвинительных?
Путь родившегося в провинции, в семье мелкого чиновника, молодого честолюбивого
офицера в высший командный состав султанской армии оказался возможным благодаря личной
храбрости, целеустремленности, владению искусством политической интриги и таланту лидера,
способного сплотить единомышленников, противостоять оппозиции и возглавить национальное
движение.
Можно сказать, что появление подобной личности в истории Турции было обусловлено
мировыми процессами начала XX века. Распадались империи — Австро-Венгерская,
Российская, Османская, на карте появлялись национальные государства. Потерянные
территории Османской империи и собственно метрополия стали объектами наиболее
хищнических нападок империалистических правительств европейских стран. Так же как и
Советская Россия, Турция начиная с 1918 года подверглась интервенции. На западе целые
области были практически оккупированы одновременно Францией, Англией, Италией, Грецией.
Сложная ситуация сложилась на Закавказском фронте, а также на юго-востоке Малой Азии,
оккупированном французами, и в бывших провинциях Османской империи на Ближнем
Востоке, где англичанами активно поддерживались антиосманские вооруженные акции
арабских племенных вождей.
Турция могла бы исчезнуть с карты мира, если бы не консолидировались военные и
политические силы страны как альтернатива зависимому от интервентов беспомощному
султанскому двору и правительству Высокой Порты. Причем особенностью ситуации в
Османской Турции был статус султана-халифа — не только как главы государства, но и как
духовного главы мусульман. Поэтому возглавивший национально-освободительное движение
лидер должен был в своей деятельности в неменьшей степени, чем вооруженному
сопротивлению интервентам и политическим противникам, уделять внимание и просвещению
своего народа, и разъяснению причин, по которым султан-халиф не сможет обеспечить своей
стране независимость. Быть может, именно сочетание этих двух стратегических направлений в
деятельности Мустафы Кемаля Ататюрка, приведшей к изгнанию интервентов из страны и
созданию светской Турецкой Республики, стало основным аргументом для европейских
историков, назвавших Ататюрка на исходе столетия, в 2000 году, «Человеком XX века».
Основными этапами организационных действий Мустафы Кемаля в освободительной
борьбе можно считать создание политического объединения «Общества по защите прав
Анатолии и Румелии», организацию и проведение конгрессов в Эрзуруме и Сивасе, где была
определена тактика национального сопротивления интервентам. Результатом конгрессов стало
создание в 1920 году Великого национального собрания Турции в Анкаре, превратившейся из
захолустного городка в столицу республиканской Турции.
Именно на этот период приходятся наиболее активные контакты анкарского правительства
и лично Мустафы Кемаля с правительством Советской России. В Турции появляются советские
дипломаты и первые военные специалисты. По приглашению Мустафы Кемаля они совершают
поездки на фронт и участвуют в военных совещаниях. Помощь оказывается не только оружием.
Недавно опубликованные архивные документы свидетельствуют, например, о том, что в период
тяжелых боев 1922 года для связных операций анкарского правительства был предоставлен даже

дивизион подводных лодок Черноморского флота с экипажами
[1]
. Этот период сотрудничества
подробно описан в воспоминаниях советского полпреда Семена Аралова
[2]
, которого вместе с
другими советскими дипломатами и военными часто можно видеть на фотографиях рядом с
Мустафой Кемалем.
Авторитет нового турецкого лидера растет и среди его европейских противников. Вслед за
победой над интервентами в Измире он добивается признания на Лозаннской конференции
независимости нового государства, а затем объявляет его республикой. Следует отметить его
последовательную антиимпериалистическую позицию. Мустафа Кемаль официально
декларирует отказ новой республики от претензий на подвластные Османской империи
территории на Балканах, в Африке, на Ближнем и Среднем Востоке и в Закавказье (за
исключением вопроса о районе Мосула, который так и остался неурегулированным).
В эти и последующие годы Мустафа Кемаль внимательно следит за событиями в Советской
России. Многие нововведения в общественной жизни ему нравятся, и он внедряет их в быт новой
турецкой столицы. Среди них — парк культуры и отдыха с парашютной вышкой, аналог
Осоавиахима — Турецкое авиационное общество. Одна из приемных дочерей Ататюрка,
легендарная турецкая женщина-военный летчик Сабиха Гёкчен, чье имя носит один из
аэропортов в Стамбуле, отправляется на учебу в Качинское планерное училище. Свидетельства о
многочисленных визитах советских военных и политических деятелей — ценные подарки и
краснознаменное оружие в экспозиции Музея Ататюрка у подножия его мавзолея в Анкаре.
Фигуры С. Аралова и К. Ворошилова присутствуют в скульптурной группе сподвижников
Ататюрка, установленной на площади Таксим в Стамбуле.
Несомненные симпатии Мустафы Кемаля к Советской России не остаются незамеченными
его политическими противниками, которые упрекают его «в большевизме» и излишней
доверчивости к «традиционному врагу и сопернику» Турции. В частности, именно это стало
одной из причин конфликта Мустафы Кемаля с популярным и влиятельным генералом
республиканского правительства Кязымом Карабекиром. Ататюрк чувствует эту опасность и
желает предупредить ее развитие, но в России меняется руководство и на смену эйфории от
установления военных и торговых связей приходит настороженность по отношению к соседу.
Интересным примером этого является документ 1937 года с секретным докладом о визите
Мустафы Кемаля в советское полпредство и его беседе с полпредом Караханом. Обижаясь на то,
что не Сталин «как вождь вождя», а Калинин поздравил его с годовщиной независимости,
Ататюрк заметил Карахану, что действительно является большим другом Советского Союза,
соблюдает эту дружбу как равный с равным, но может поддерживать ее, только пока он жив,
поскольку посредники только все портят, и настаивал на необходимости личной встречи со
Сталиным
[3]
. На документе есть указание Сталина Ворошилову, Кагановичу, Орджоникидзе,
Литвинову ознакомиться с высказываниями «нашего друга Ататюрка». Сталин внимательно
следит за деятельностью и реформами Ататюрка. И даже о таком событии, как его похороны 10
ноября 1938 года, на которых присутствовала российская делегация на кораблях Черноморского
флота, Сталину предоставляется подробнейший рапорт.
Опасения Ататюрка подтвердились вскоре после его кончины. Отношения между двумя
странами переживали охлаждение в течение достаточно длительного периода и переросли в
весьма напряженные в послевоенный период в связи с проблемой проливов и рядом других
причин.
Тем не менее жизни и деятельности Мустафы Кемаля Ататюрка посвящены
многочисленные исследования отечественных востоковедов. Как и многие работы по истории
советского периода, они ставили целью показать влияние Октябрьской революции 1917 года на

события в Турции и на формирование Ататюрка как лидера национально-освободительного
движения. Научная биография и аналитический обзор речей Ататюрка были впервые
представлены советскому читателю выдающимся востоковедом профессором А. Ф. Миллером.
Большой вклад в изучение его наследия внесли ученые Института востоковедения РАН А. М.
Шамсутдинов и Б. М. Поцхверия. В 1995 году выходит достаточно подробная биография
Ататюрка, подготовленная Ю. Н. Розалиевым в Институте всеобщей истории РАН.
Самое известное в современной России произведение Ататюрка — его знаменитая «Речь»
(«Нутук»), произведение действительно необычное как по жанру, так и по содержанию. Этот
доклад был сделан им в 1927 году на II съезде основанной им Народно-республиканской партии,
которая существует в Турции и по сей день и считает себя хранительницей идей и заветов
Ататюрка. Лидер новой Турции лично читал «Речь» в течение шести дней. В ней он изложил
всю историю борьбы за сохранение и возрождение своей страны, самым активным участником
которой был он сам. «Речь» изобилует документами и может служить источником по истории
национально-освободительной борьбы турецкого народа. Вместе с тем она может расцениваться
как собственное жизнеописание, поэтому и была впервые издана в Советском Союзе как
мемуары под названием «Путь новой Турции». Это было капитальное издание в четырех томах с
иллюстрациями, работа над которым продолжалась с 1929 по 1936 год. Перевод продвигался
медленно, так как делался не с собственно турецкого языка, а со стенографических переводов на
другие европейские языки. К тому же для российского читателя требовался комментарий, а
политическая ситуация в Советской России того периода диктовала необходимость цензурного
сокращения некоторых фрагментов. В целом книга все же позволяла частично создать
впечатление не только о событиях, но и о самом вожде национально-освободительной борьбы
турецкого народа. Он представал перед читателем человеком твердой воли, четких
политических взглядов, умеющим действовать как тонкими политическими методами
убеждения, так и жесткими приказами, а порой даже угрозами. Характерен его язык,
изобилующий специфическими канцелярскими протокольными выражениями, военными
терминами арабо-персидского происхождения, часто переходящий в пафос, что составляло
немалые трудности для переводчиков. Следует заметить, что язык оригинала «Речи» с трудом
понимаем современным поколением турок, и поэтому в учебных заведениях Турции изучается
специально обновленная и упрощенная в языковом отношении редакция этого сочинения.
Турецкими учеными выделяются три позиции, определяющие значение этого
исторического источника.
Первая. Несмотря на сложные условия, постоянные разъезды и отсутствие канцелярии,
Ататюрк сохранил все документы, касающиеся событий с его участием начиная с 1919 года. То
есть все, о чем он докладывает, строго документировано.
Вторая. Четкое обоснование законности создания нового государства и законность
действий руководителей, лидером которых он был. Юридические обоснования идейных основ,
опираясь на которые они пришли к власти.
Третья. Объективный исторический характер текста «Речи»: описание без чувства
ненависти или неприязни действий его оппозиционеров.
Впоследствии в Советском Союзе выходили и некоторые другие избранные труды и речи
Ататюрка.
Последним было совместное академическое издание «Речи» на русском языке,
предпринятое Институтом востоковедения Российской академии наук и Исследовательским
центром Ататюрка Турецкой Республики. Книга вышла в 2005 году в Анкаре и в отличие от
предыдущего издания представляет собой полный перевод «Речи» со старого языка оригинала и
без каких-либо политических купюр. В ходе этой работы переводчики и редакторы лично

почувствовали, как важна была реформа турецкого языка, включающая замену алфавита и арабо-
персидской лексики, подготовленная и проведенная непосредственно Ататюрком. Интерес к
гуманитарным отраслям науки характерен для последнего периода жизни Ататюрка. Им
создаются турецкие научные историческое и лингвистическое общества, которым он завещал
свое состояние и которые функционируют до сих пор, составляя совместно с Исследовательским
центром Ататюрка Высший совет имени Ататюрка по языку, культуре и истории при
Канцелярии премьер-министра Турции.
В современной Турции имя Ататюрка по-прежнему в центре политической борьбы.
Известная фраза Мустафы Кемаля: «Я счастлив, когда говорю: „Я — турок!“» была порождена
как наследие концепции, получившей в политической истории название «османизм». Согласно
этой концепции все граждане независимо от национальности и веры считались османами —
равноправными подданными Османского государства. Несмотря на масштабные реформы
Ататюрка, изменившие государственный строй и образ жизни Турции, многие традиционные
черты были в модернизированной форме унаследованы новым правительством. И именно эта
фраза Ататюрка является показателем преемственности, но в обновленной форме.
Установление республики одновременно, и быть может, слишком быстро, превратило
страну и в светское государство. Образование и жизнь общества стали ориентироваться на
светские стандарты, Турция стала парламентской республикой. Президент по традиции
демонстрирует своими заявлениями политическое лицо и тенденции общественного развития
страны и осуществляет контроль за соблюдением конституции и деятельностью высших
судебных инстанций. Практически ревизия светских принципов, заложенных Ататюрком, и
приход к власти политиков, ориентирующихся во многом на реставрацию дореспубликанской
духовной и законодательной традиции в повседневной жизни, привели общественное мнение
страны к расколу. Многотысячные демонстрации 2007 года в крупнейших городах Турции,
решения Конституционного суда в этом году об отмене правительственных указов,
ограничивающих светские нормы поведения, свидетельствуют о том, что реформы,
осуществленные когда-то Ататюрком, не теряют своей актуальности и в современной Турции.
При этом сохраняются его огромный авторитет, уважение к нему как к лидеру национально-
освободительного движения. На всех торжественных мероприятиях самого разного уровня по
заложенной им традиции объявляется минута уважения к павшим в борьбе за освобождение
страны. Во всех турецких городах, вплоть до маленьких курортных местечек, стоят памятники
Ататюрку. В каждой фирме, конторе, торговом предприятии, даже в самых мелких лавчонках
висят фотопортреты Ататюрка, запечатлевшие его и на фронтах, и в мирной жизни, и на отдыхе.
Он остается национальным героем, создателем первого светского государства в мусульманском
мире, реформатором и политиком, снискавшим и сохраняющим авторитет как среди
единомышленников, так и среди противников его курса.
Предложенное российским читателям подробное жизнеописание Мустафы Кемаля
Ататюрка, написанное известным французским историком-тюркологом, профессором
Сорбонны Александром Жеваховым, раскрывает многие неизвестные ранее нашим
соотечественникам детали биографии и важные эпизоды жизни и деятельности этого «Человека
XX столетия».
55-летний Александр Жевахов родился и живет в Париже, закончил престижную
Национальную школу администрации (ЕНА). В течение пяти лет был советником министра
обороны Мишель Альо-Мари, а теперь, когда она заняла пост главы МВД, стал заместителем
директора ее кабинета. Потомок морских офицеров, возглавляет Российское морское собрание
во Франции.
Александр Жевахов принадлежит к обрусевшему в начале XVII века грузинскому

дворянскому роду, однако князем себя не считает. Он регулярно бывает в России и на вопрос:
кем он больше себя ощущает — французом или русским, отвечает: «Конечно, мой
национальный гимн „Марсельеза“, но я — православный, с детьми говорю по-русски, даже если
они мне отвечают по-французски. Да, я — француз, но не забываю, что я и русский».
Оценки автора произведения во многом расходятся с теми, которые были сделаны
советскими историками этого периода и биографами Ататюрка в упомянутых нами выше
исследованиях. Тем интереснее, надеюсь, будет читателям познакомиться с одной из ключевых
фигур мировой истории начала XX века, периода возникновения на обломках империй новых
национальных государств.
Почетный член Турецкого научного общества им. Ататюрка, профессор ДМИТРИЙ
ВАСИЛЬЕВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
БУНТАРЬ

Глава первая
ВРЕМЯ РАЗОЧАРОВАНИЙ
Век начался для Саид-бея удачно. Мог ли он сетовать на что-то? Сын личного казначея
султана, Саид-бей только что получил маршальский жезл, выдвинувшись, таким образом, в
первый ряд правительственной иерархии Османской империи, наиболее привилегированных,
высокопоставленных чиновников, элиты из элит.
Саид-бей работает несколько часов в неделю в Высшем совете здравоохранения, созданном
в 1838 году султаном Махмудом II для более эффективной борьбы с эпидемиями. В истории
Османской империи Махмуд останется как первый выдающийся реформатор. Когда он пришел к
власти в 1808 году, империя вступила во второй век упадка. Былое могущество империи султана
Сулеймана Великолепного
[4]
было утрачено под влиянием политики европейских держав, а
также в результате инертности последующих правителей.
Махмуд решил действовать немедленно, заимствуя опыт западных держав, которого так
недоставало его империи. Так, он ликвидировал янычар, составлявших в течение длительного
времени ударные войска османской армии, но постепенно превратившихся в неконтролируемые
отряды. Они были казнены в 1826 году на площади Атмейданы. Отряды янычар были заменены
современной армией «по европейскому образцу». Султан покинул старый дворец Топкапы и
поселился на Босфоре во дворце Долмабахче, обставленном по-европейски. Махмуд провел
коренную реорганизацию государственного аппарата: появились чиновники нового типа,
получившие образование в лучших европейских школах, владеющие иностранными языками,
направляемые на работу в посольства с целью лучшего ознакомления с зарубежными странами,
наконец, получающие зарплату вместо традиционных вознаграждений. Саид-бей — детище
реформ султана Махмуда.
Если верить его визитной карточке, он обучался деловому общению на французском языке в
Коммерческом училище, а также изучал литературный турецкий и искусство перевода в
привилегированном султанском лицее в Галатасарае. Как и вся османская элита, Саид-бей
получил высшее образование в этом лицее, созданном по инициативе Наполеона III. Работа
отнимала у Саида не более двадцати часов в неделю, поэтому он с удовольствием занимался
переводами на турецкий язык детективных романов для султана Абдул-Хамида II.
Абдул-Хамид увлекался чтением детективных романов, проявляя к ним профессиональный
интерес. В 1878 году, через два года после вступления на трон, он распустил парламент и
отменил конституцию, хотя текст ее продолжали публиковать в императорском альманахе. Он
не был обскурантом — его правление отмечено многими прогрессивными реформами, — но
был нетерпим ко всему, что хоть как-то стесняло его султанскую власть. В феврале 1878 года,
когда русские войска вторглись в империю и угрожали столице, один из депутатов, простой
булочник, заявил ему: «Вы решили узнать наше мнение слишком поздно. Вам следовало бы
посоветоваться с нами, когда еще можно было избежать катастрофы. Парламент снимает с себя
всякую ответственность за ситуацию, сложившуюся не по его вине».
Абдул-Хамид, крайне подозрительный, создает в империи гигантскую сеть информаторов,
стремясь защитить свой трон от любых врагов: могущественных европейцев, сторонников
конституции и националистов. Национальные права — вот идея, которую Абдул-Хамид, как и
его предшественники, не может понять. В империи султаны никогда не ставили ни одну из
наций в привилегированное положение, в том числе и турецкую: империя должна быть
многонациональным сообществом, и, будучи мусульманином, можно было добиться успеха на
государственной службе, будучи албанцем, греком, армянином, арабом, черкесом, курдом.

Парадоксально, но турки-анатолийцы считались презренной популяцией, чернью. «Назвать
турком жителя Османской империи, — отмечал еще в 1840 году Франс Жуаннен, — это
означало нанести ему глубокое оскорбление». И тем не менее Греция, Босния и Герцеговина,
Румыния, Болгария, Кипр непрерывно добивались от султана национальных прав. Кроме того, за
национальные права выступали и европейские державы, защищая соглашения, заключенные с
Османской империей в период ее процветания и предоставляющие иностранцам право занимать
должности, иметь своих судей и пользоваться налоговыми льготами. Впервые подобные льготы-
капитуляции были предоставлены Сулейманом Великолепным для привлечения французских
коммерсантов в османские порты.
Саид-бей служил султану, как его отец предшественнику Абдул-Хамида, но без особого
воодушевления. Чтобы противостоять амбициям европейских держав и угрожать Франции,
Великобритании и России, колонизировавшим множество мусульманских народов, Абдул-
Хамид стал проводить панисламистскую политику, памятуя о титуле халифа
[5]
, возобновленном
одним из его предшественников, султаном Селимом I Грозным в 1517 году (Селим I вернул
звание халифа после завоевания Египта). Абдул-Хамид решает построить железную дорогу,
соединяющую Стамбул с Хиджазом — священными местами ислама. Саид-бей вносит свою
лепту в этот грандиозный проект, жертвуя несколько пиастр! Высокопоставленный чиновник
делает все что следует, но ничего более. Впрочем, Саид уважает религиозные праздники и не
работает по пятницам, но в то же время не колеблясь направляется в кафешантан в этот день,
предназначенный для Аллаха, а в дневнике скрупулезно отмечает количество выпитой анисовой
водки, забывая упомянуть о посещении мечети.
Как и большинство представителей османской элиты, Саид ведет жизнь, полную явных
противоречий. Он служит четко налаженному государственному аппарату в империи,
приходящей в упадок. Он — подданный султана, чья власть, по крайней мере теоретическая, все
еще распространяется до Триполитании, Кувейта, Албании, но никогда не покидает Стамбула.
Его мир сводится к микрокосму — от султанского дворца на берегу Босфора до дома в Аксарае,
одном из престижных кварталов Стамбула
[6]
. Летом, которое начинается для него в апреле и
длится в течение шести месяцев, Саид снимает на берегу Босфора великолепный дом,
украшенный мраморными колоннами и окруженный прекрасным садом. Иногда он покидает
Босфор и отправляется по Мраморному морю в живописную бухту Каламис или на Принцевы
острова — жемчужину Мраморноморья.
Саид-бей ценил европейскую изысканность, свободно владел французским языком, часто
посещал итальянские и французские театры в Бейоглу, дипломатические приемы; он купил для
старшей дочери пианино, а жене выписал французский дамский журнал
[7]
. Всё это не мешало
ему оставаться истинным османом. Концерт арабской музыки, спектакли Карагёза, турецкой
марионетки, более непристойные, чем французские, часы, спокойно проведенные в мужском
кругу за курением кальяна и чаепитием: Саид-бей был приверженцем традиционного образа
жизни османского буржуа Стамбула. Выглядеть европейцем, оставаясь османом, — вот желание
Саид-бея, как и многих других ему подобных.
Волнения в казармах
Полсотни мужчин, собравшихся 4 февраля 1902 года в Париже у сенатора Лёфевр-Понтали,
не одобряли материальное благополучие и ханжество Саид-бея. Правительство Османской
империи безуспешно пыталось запретить объединение «младотурок», в котором на самом деле

состояли турки, греки, армяне и представители других национальностей империи. Одни
противники султана жили за пределами империи в течение долгих лет, другие присоединились
к ним недавно и, наконец, третьи оставались в империи, чтобы тайно осуществлять активную
деятельность в наиболее современных училищах — среди будущих военных медиков,
ветеринаров, офицеров, инженеров. Их было немало среди будущей элиты подданных султана,
считающих, что Абдул-Хамид ведет империю к катастрофе. 9 февраля «младотурки» как
самостоятельное движение заявили о своих целях: сохранение целостности империи, уважение
гражданских прав и восстановление конституции, обеспечение порядка и мира при соблюдении
равенства всех османов.
Идеи младотурок проникли даже в Академию Генерального штаба, один из важнейших
центров османской власти.
Именно в это время одним из сорока трех курсантов, принятых в Академию Генерального
штаба, оказался Мустафа Кемаль. Точная дата его рождения неизвестна. Официальная «История
Турецкой Республики», опубликованная в 1935 году, указывает 1880 год; лучший биограф
Кемаля, Шевкет Сюрейя Айдемир, придерживается иной даты — 14 января 1881 года; другой
турецкий биограф Кемаля считает датой его рождения 23 декабря 1880 года. Декабрь 1880 года
или январь 1881 года — точная дата не столь важна. Неясность, окружающая дату рождения
Кемаля, не является чем-то исключительным. «Я не знаю точную дату моего рождения, —
пишет в своих «Мемуарах» один из высокопоставленных турок, родившийся в конце XIX века, —
так как дни рождения не отмечались в то время. Во многих семьях обычно записывали дату
рождения детей на листочке, хранящемся в семейном Коране, но я не смог обнаружить следов
своего рождения. Когда я задавал этот вопрос матери, она всегда отвечала: „Ты родился, когда
начал созревать виноград“…» Махбуле, сестра Кемаля, вспоминает: мать говорила ей, что он
родился «в тот вечер, когда была сильная снежная буря».
Кемаль оказался в среде военных с 1894 года, через пять лет после смерти отца, сраженного
туберкулезом. Отец Кемаля, Али Рыза, служил мелким чиновником, затем занялся коммерцией,
но неудачно. Семья жила в нужде. Кемаль редко говорил об отце. Тем не менее он вспоминал
роль отца при выборе начальной школы. Его мать, Зюбейде, хотела отправить сына в
традиционный мектеб, но Рыза предпочел новую светскую школу, только что созданную в
Салониках. Когда Кемаль окончил ее, отца уже не было, и на этот раз он сам выступил против
желания матери. Зюбейде намеревалась записать сына в рюштие — среднюю гражданскую
школу, созданную правительством в Салониках, как и в других главных центрах империи. Но
подросток предпочел военное рюштие: «Нашим соседом был майор Хатип. Его сын Ахмет
учился в военной школе, носил форму этой школы. Мне хотелось быть одетым, как он. Я часто
встречал офицеров на улицах и понял, что должен пойти в военную школу, чтобы стать таким,
как они. Моя мать очень боялась военной школы и яростно сопротивлялась тому, чтобы я стал
солдатом. Я прошел по конкурсу в военную школу самостоятельно, без ведома матери. Таким
образом, я поставил ее уже перед свершившимся фактом».
Стал ли Кемаль военным из-за престижа военного мундира? Подобный вопрос кажется
упрощенным. Сделать карьеру на государственной службе — мечта каждого османа, а армия
давала такой шанс. В былые времена империя увенчала себя славой военных завоеваний, а в
конце XVII века, когда победы происходили все реже, армия стала одним из первых
государственных институтов, преобразованием которого серьезно занялись османские
реформаторы. Обновленные, зачастую с помощью иностранных консультантов, освобожденные
от социальных предубеждений, офицерские школы превратились в самые передовые учреждения
империи. Стать пашой (генералом), офицером или даже военным врачом мечтали многие
мальчишки. И даже участившиеся поражения и надвигающийся крах империи не останавливали

желающих поступить в офицерские школы, напротив, это только способствовало увеличению их
числа.
Какой бы скудной ни была информация о детстве и юности Кемаля, можно предположить,
что его стремление стать военным было продиктовано более сложными мотивами, чем желание
защищать свою родину или занять положение в обществе. Сам Кемаль поведал биографу
следующую историю:
«— Ты помнишь, какой подарок сделал тебе отец по случаю моего рождения? — спросил я
мать спустя некоторое время после поступления в военное училище.
Подумав, мать ответила:
— Саблю.
— Куда ты поместила эту саблю?
— Над твоей колыбелью.
— Это означает, что отец хотел, чтобы я стал военным, я рожден для того, чтобы быть
военным».
Итак, военная карьера стала как бы исполнением посмертной воли отца, но, как признался
Кемаль в 1926 году, были и другие причины: «Взрослея, я всегда предпочитал быть
самостоятельным… Тот, кто живет в семье, прекрасно знает, что постоянно находится под
присмотром близких, впрочем, бескорыстным и очень откровенным. Тогда оказываешься перед
дилеммой: или повиноваться, или совершенно не считаться с их мнением и советами. На мой
взгляд, и то и другое плохо».
Семья Кемаля была небольшой. Одна из сестер умерла еще до его рождения, другая — в
возрасте 12 лет, двух братьев сразила оспа в 1889 году; он знал отца всего несколько лет,
остались только мать и сестра Махбуле.
Подросток, поступивший в училище в Салониках, затем в Кадетскую школу в Манастире и
Военную академию в Стамбуле (1899–1901), желал стереть в памяти неприятные воспоминания.
В Манастире в его личном деле было указано, что он — «сын умершего Али Рыза,
таможенника», хотя тот служил таможенником всего несколько лет. Но охрана границы в горах,
даже в качестве простого таможенника, больше удовлетворяла самолюбие сына, чем занятие
коммерцией, особенно если оно поставило семью на грань нищеты.
Кемаль был гордым, стремящимся выделиться и произвести впечатление подростком. Он,
например, отказывался играть в чехарду, чтобы «не гнуть спину». Имя Кемаль он получил в
военном училище. Один из преподавателей предложил ему взять второе имя — Кемаль, что
означало «совершенный»
[8]
. Во время греко-турецкой войны 1897–1898 годов он даже пытался
сбежать из училища в Манастире на фронт.
Академию Генерального штаба Мустафа Кемаль-эфенди Селяник
[9]
закончил восьмым по
успеваемости из 459 выпускников. Он выделялся среди других своей блестящей выправкой и
элегантностью. «Он превосходно выглядел в безукоризненной военной форме», — вспоминает
Али Фуад, его товарищ по военному училищу. Азым, другой его товарищ по учебе, также
подтверждает стремление Кемаля выглядеть безупречно и вызывать восхищение: «Мустафа
Кемаль — очень вежливый юноша, никогда не сердится, всегда тщательно следит за тем, как
одет, и прекрасно излагает свои мысли». Молодой македонец всегда стремился выглядеть как
будущий образцовый офицер.
Манастир — затерянный в горах Сербии небольшой скучный городок, где проживали 30
тысяч человек и куда лишь случайно изредка заглядывала труппа артистов. В Стамбуле улицы
освещены, много театров и масса других развлечений. Почувствовать легкое покачивание моста
Галата, когда сумерки скрывают минареты, в воздухе разносится запах жареной рыбы, а с
минаретов раздаются гортанные призывы муэдзинов; послушать концерт арабской музыки,

отправиться на спектакль Карагёза, а затем участвовать в греческом карнавале; ловить взгляды
мусульманок, окутанных покрывалом, — сколько удовольствий с жадностью открыл для себя
Кемаль! Его радушно принимают в доме Али Фуада, расположенном на берегу Босфора, где он
оказывается среди османской аристократии: Фуад — сын генерала и внук маршала,
окруженного почетом и уважением. Семья Фуада имела славянские и венгерские корни. То, что
«отец относился к Мустафе как к собственному сыну», по словам Фуада, усиливало тягу Кемаля
к культуре, его стремление понять новую для него жизнь.
Когда именно Кемаль осознаёт ущербность Стамбула, столицы, подвергшейся
колонизации? Заметил ли он, что в Стамбуле проживает 130 тысяч иностранцев при общей
численности населения 870 тысяч? Удивляло ли его, что хозяйкой семейного пансионата, где он
проживает, была француженка?
Во всяком случае, нет худа без добра: именно она передала ему статьи младотурок,
опубликованные в Париже. Как вспоминал Кемаль, «мы начали осознавать, насколько серьезна
политическая и административная ситуация в стране». Как уточнял его друг Азым, они «стали
тайно читать и пересказывать друг другу Намыка Кемаля, одного из выдающихся
интеллектуалов, реформиста Османской империи». В книгах Намыка Кемаля будущие офицеры
открывали для себя ценности, сведенные на нет Абдул-Хамидом: родина, права, конституция,
парламентаризм, свобода, — ценности, которые, как они знали, защищали выдающиеся деятели
французской революции. После смерти Намыка Кемаля в 1888 году его дело продолжили
честолюбивые последователи, также вдохновляемые европейскими авторами, в основном
французами; турецкие мыслители не сомневались в необходимости новых реформ,
превозносили достоинства некоторой секуляризации и объявили себя защитниками турецкого
национализма от национализма арабского, армянского или албанского.
Между курсом артиллерии, маневрами и теоретическим изучением партизанской войны
курсанты погружались в чтение запрещенной литературы и стремились быть в курсе всех
парижских публикаций младотурок. С тревогой они узнавали о террористических актах
болгарских партизан в Македонии, этой балканской провинции, которую конгресс в Берлине в
1878 году оставил султану. Мустафа Кемаль «из Салоник» с трудом верил в то, что история не
повторится, когда австрийско-российское соглашение в 1903 году поместило де-факто
Македонию под иностранный контроль. Он вспомнил о своем разочаровании в 1897 году, когда
османы, победив на поле сражения, потерпели фиаско от греков за столом переговоров под
давлением великих держав: «Наши преподаватели заявили нам, что мы можем оккупировать всю
Грецию. Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое
разочарование. Но мы не могли задавать вопросов. Только мой друг Нури рассказал мне, как
один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально. Тем не менее на улицах
Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: „Да
здравствует султан!“ Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».
На этот раз Кемаль не был единственным, кто сомневался. «Настанет день, когда наше
правительство определенно рухнет, — заявил бригадный генерал, приглашенный отцом Али
Фуада, — но я не думаю, что оно будет замещено правительством по западному образцу». «Ваше
превосходительство, — ответил ему Кемаль, — правительство на западный манер придет в свое
время. Сегодня большинство возможностей нашей нации находится в дремлющем состоянии.
Если в случае революции правящая верхушка будет стремиться прежде всего сохранить свои
функции, тогда следует признать, что вы правы. Среди нового поколения есть немало людей,
достойных доверия». «Мустафа Кемаль-эфенди, сын мой, — заговорил тогда генерал, — я вижу,
что Исмаил Фазыл (отец Али Фуада. — А. Ж.) не ошибся в тебе. Теперь я согласен с ним». А
затем добавил: «Ты не будешь вести обычную жизнь офицера Генерального штаба, как мы. Твой

блестящий ум и способности будут служить будущему страны. Я считаю тебя одним из тех
молодых людей, которые станут государственными деятелями. Да поможет Аллах, чтобы я
оказался прав!»
В последний день октября 1904 года пресса Стамбула опубликовала имена дипломников,
выпускников Академии Генерального штаба. В алфавитном порядке Мустафа Кемаль —
последний из тридцати восьми дипломников, но по успеваемости он был пятым, что позволило
ему сразу получить звание капитана Генерального штаба. Кемаль присоединяется к военной
элите своей страны. Тогда как простой капитан обречен зачастую на весьма призрачную карьеру
и скромный социальный статус, капитана Генерального штаба ожидают продвижение по службе
и привилегии.
Но новый капитан Генерального штаба оказывается под арестом. Однажды, еще во время
учебы, Кемалю и нескольким его друзьям-«заговорщикам» уже грозил арест, но комендант
училища, «по-отечески относящийся к курсантам», помог им избежать сурового наказания. А
через несколько дней после окончания учебы Кемаль, Али Фуад и два других капитана были
арестованы по доносу за возобновление «подрывной» деятельности. Через десять дней они были
освобождены. Кемаль, по словам Али Фуада, собирался бежать в Европу, но не сделал этого. Не
вернулся он и в Салоники, хотя имел на это право. Он отправился в Дамаск.
Офицеры-революционеры
Пребывание Кемаля в древней резиденции омейядского халифа, находившейся в плачевном
состоянии, только укрепило его убеждения и боевой настрой. В Дамаске, как и в Багдаде и Сане,
турецкие войска могли оценить «успех» панисламистской политики султана: одни за другими
йеменцы, друзы
[10]
и сирийские арабы поднимают восстание, тогда как Союз арабов требует
независимости всех арабов Османской империи. Приходилось искать в Анатолии тысячи новых
рекрутов для отправки их в эти удаленные, неизвестные и фатальные земли.
Кемаль является свидетелем удручающего зрелища, которое представляют собой османские
солдаты в изношенной и заплатанной военной форме, занимавшиеся мародерством. Моральное
состояние войск, как вспоминал французский консул в Дамаске, было таково, что когда по
случаю религиозного праздника солдаты при подстрекательстве своих офицеров отказались
участвовать в официальной церемонии, то комендант гарнизона не наказал их, так как опасался
мятежа. Отражением атмосферы, царящей в Дамаске, является и тот факт, что полковник того
полка, в котором служил Кемаль, порекомендовал ему познакомиться с бывшим военным
врачом, ссылка которого в эти края не заставила его расстаться со своими идеями: он основал
движение «Ватан» («Родина»). В свою очередь, Кемаль тоже создает небольшую группу «Родина
и свобода», которую пытается внедрить в Яффу, Иерусалим, Бейрут, где находится Али Фуад, и
даже в Салоники, где он побывал в начале 1906 года, проехав туда через Египет и Пирей.
Официально никто не давал ему разрешения на эту поездку, но с помощью влиятельных друзей в
Салониках ему удается благополучно пройти полицейский контроль и встретиться с генералом
Шюкрю, главным инспектором артиллерии: Кемаль письменно обрисовал генералу опасность
ситуации и попросил его поддержки. Кемаль наивно рассчитывал на успех, но паша довольно
резко выпроводил его. Четырехмесячный отпуск «по болезни», оформленный с помощью друзей,
спас Кемаля от наказания за проступок; он воспользовался своим пребыванием в Салониках,
чтобы создать там филиал «Родины и свободы».
В октябре 1907 года, снова возвратившись в Салоники, на этот раз официально, чтобы
приступить к своим обязанностям в Генеральном штабе 3-й армии, Кемаль находит там

подлинно революционную атмосферу. В течение нескольких месяцев армия бурлит, всё больше
растет недовольство режимом султана: от Саны в Йемене до Скопье в Македонии офицеры и
солдаты открыто протестуют против задержки жалованья — если его выдавали, — всех волнует
одно: в какую пропасть ведет их Абдул-Хамид? В Салониках, более чем где-либо, сильно
брожение умов: традиционное занятие торговлей сделало население города особенно
восприимчивым к «крамольным» идеям, проникающим из Европы, идеям, объединяющим
значительное еврейское население, многочисленных масонов, обосновавшихся там, и прессу,
намного более либеральную, чем в Стамбуле. Салоники оказываются на переднем фланге
европейских притязаний.
За несколько дней до прибытия Кемаля в Салониках был создан комитет «Единение и
прогресс» («Иттихад ве теракки») с целью объединения противников режима в изгнании в
Париже, младотурок конгресса 1902 года и членов Ассоциации османов за свободу. Ассоциация
османов за свободу — совсем молодая организация, но ее основатели — почтовый служащий
Талаат, лейтенант Исмаил Канболат и их восемь соратников — времени зря не теряли. Два
члена локальной секции «Родина и свобода» тоже фигурируют среди основателей ассоциации, а
сам Кемаль присоединяется к комитету «Единение и прогресс» 29 октября 1907 года,
поклявшись на Коране и револьвере бороться против тирана султана с целью восстановления
конституции.
Через восемь месяцев — в июле 1908 года — революция младотурок восстанавливает
конституцию
[11]
.
Революция, не оправдавшая надежд
Идеи, за которые боролся Кемаль, восторжествовали. Однако его надежды не оправдались.
Он считал себя достойным первых ролей, он мечтал стать военным министром, но ему не
удалось занять ответственный пост среди пришедших к власти младотурок: ни его идеи, ни
личные качества не оказались востребованными.
Тем не менее в апреле 1909 года Кемаль оказывается в первых рядах возникшего
армейского движения. В Стамбуле защитники абсолютизма смогли отстранить от власти
младотурок, а в Салониках офицеры, сторонники конституции, решили выступить на ее защиту
и организовали марш на столицу. Кемаль стал начальником Генерального штаба этой армии,
причем он сам дал ей название «армейского движения»: «Я хотел название, которое не задевает
никого и с которым каждый может согласиться. Я выбрал слово „харекет“, соответствующее
французскому слову „движение“, к тому же мы действительно находились в движении…»
Добившись первого личного успеха, Кемаль должен был занять место в строю и уступить
руководящий пост офицерам постарше: ему было всего двадцать восемь лет.
Кемаль стремится проложить дорогу своим идеям. Когда он предлагает полностью
отделить армию от политики — государство нуждается в армии, оснащенной самыми
современными средствами, защищенной от политических склок, — конгресс активистов
«Единения и прогресса» (юнионистов) отклоняет его предложения и отношения Кемаля с
некоторыми членами комитета приобретают напряженный характер. В 1909-м, а затем и в 1911
году ему пытаются угрожать и, возможно, даже расправиться с ним. После стольких лет
подпольного сопротивления и франкмасонского влияния комитет «Единение и прогресс»,
добившись власти, сохраняет жесткие привычки подполья; единственный диалог, предлагаемый
им большей части противников, — это оружие. Для выполнения военно-политических заданий
юнионисты использовали федаев — преданных людей, готовых на самопожертвование. В

течение нескольких недель федаи преследуют Кемаля и даже, согласно его «Мемуарам»,
стреляют в него. Федаи редко не попадают в цель, поэтому Кемалю крупно повезло…
Кемаль оказывается простым наблюдателем политических потрясений, вызванных
деятельностью комитета «Единение и прогресс» в империи с 1909 по 1914 год. Он также
является свидетелем ослабления власти султана Мехмета V Реза, брата Абдул-Хамида,
возведенного на трон младотурками в 1909 году, и постепенного захвата власти диктаторским
конгломератом. Под общим лозунгом «Спасение империи и контроль над султаном» комитет
партии «Единение и прогресс» составляет поразительный ансамбль противоборствующих
кланов, где доминируют примерно тридцать лидеров. А на вершине пирамиды — странный
триумвират. Талаат — единственное гражданское лицо этого трио; этот юнионист, состоявший
в рядах комитета «Единение и прогресс» с момента его создания, производил впечатление
своими качествами политика даже на такого ярого противника «Единения и прогресса», как
американский посол Моргентау. Физически и интеллектуально Талаат обладал всем, чтобы быть
наиболее сильной фигурой триумвирата. И все-таки Кемаль предпочитал не Талаата, хотя и вел
себя учтиво по отношению к нему; у Кемаля установились подлинно дружеские отношения с
Джемалем.
Невысокий, нервный, с пышной черной бородой, Джемаль-паша, казалось, собрал в себе все
пороки. Говорили, что он жесток и лицемерен, что он лишен чести и совести и что к тому же он
игрок. Довольно странный друг для Кемаля, который в 1926 году подчеркивал, что его связывали
с Джемалем «особые дружеские отношения и привязанность». Это обстоятельство остается
загадкой, так как трудно объяснить, что привлекало Кемаля в этом человеке, к тому же старше
его почти на десять лет. Многое объясняет соперничество между Джемалем и Энвером,
последним членом триумвирата.
Один из биографов Кемаля, Бенуа-Мехин, будет говорить об антагонизме, разделяющем
Кемаля и Энвера. Это не совсем удачное слово, как и высказывания другого биографа, Шевкета
Сурейя Айдемира, описавшего комплексы Кемаля по отношению к Энверу и Энвера по
отношению к Кемалю. Что Кемаль ревниво относился к Энверу, что он опирался на его
противника Джемаля — это очевидно, и это даже можно понять, но почему Энвер мог
испытывать комплекс неполноценности по отношению к Кемалю?
Энвер-паша, родившийся в 1881 году, получивший диплом в Академии Генерального штаба
в 1902 году, был одним из героев революции младотурок 1908 года. Он принимает активное
участие в сопротивлении, которое оказала османская армия итальянцам, наступающим в
Триполитании (1911–1912 годы), — Энвер-бей как командир завоевал большой авторитет у
бедуинов, как писал военный атташе Франции в Стамбуле, — а затем превосходно проявил себя
в двух войнах на Балканах. В октябре 1912 года Черногория, Болгария, Сербия и Греция
выступают против империи с одной целью: устранить ее господство над последними
европейскими провинциями. Одного месяца оказалось достаточно для войск коалиции, чтобы
продвинуться до Чаталджи, расположенного в 60 километрах от Стамбула. 23 января 1913 года в
Стамбуле, запруженном толпами беженцев, раздираемом политическими противоречиями
между юнионистами и их противниками, Энвер в сопровождении нескольких федаев прорвался
в канцелярию великого визиря, убил военного министра и «выбросил в окно текст с условиями
перемирия, а заодно и нескольких упрямцев». Шесть месяцев спустя авторитет Энвера возрос
еще больше, когда он вошел во главе османских войск в Эдирне (Адрианополь), бывшую столицу
империи, захваченную болгарами в марте 1913 года.
Казалось, всё удается Энверу. Женщины не замечали его небольшого роста, а его
необычайная отвага покоряла мужчин. Он умело пользовался обстоятельствами для
удовлетворения своих неистовых амбиций, подчас рискуя показаться смешным. Разве Энвер не

заставлял своих друзей называть себя «маленьким Наполеоном»? Ему оказана наивысшая честь
— он становится даматом, то есть зятем султана. И почему бы Энверу считать Кемаля своим
соперником? Да, его раздражает несдержанность Кемаля, его вспыльчивость. Да, ему не
нравится этот человек, «дерзкий, откровенно высказывающийся», всегда готовый критиковать
других.
Между Кемалем, чьим главным успехом была редакция труда по тактике на сорок одной
странице с семью иллюстрациями «Маневры, учения полковой бригады и кавалерии армии
Джумалы», и Энвером борьба была неравной. На самом деле никакой борьбы и не было, так как
Кемаль не имел ни достаточного влияния, ни необходимой поддержки.
Окончательный разрыв между Энвером и Кемалем произошел, вероятно, в начале 1913 года
во время турецко-балканской войны. Корпус Болайыра, в котором служил Кемаль, а его друг
Али Фетхи был начальником штаба, получил приказ провести операцию, успешное
осуществление которой было возможно лишь при поддержке 10-го корпуса, где Энвер был
начальником штаба. Корпус Энвера не оказал никакой поддержки, и Али Фетхи потерпел
поражение. При обсуждении провала операции высшее командование поддержало 10-й корпус,
а Энвер должен был получить назначение в Стамбул. Али Фетхи и Кемаль подают рапорт об
отставке, но затем забирают его, когда стало известно, что повышение Энвера отменено.
По мнению Кемаля, Энвер не только некомпетентен, но и приносит вред армии, так как
допускает ее политизацию, что, на его взгляд, является грубой ошибкой. Этой же точки зрения
придерживаются также и немцы. Кайзер скажет генералу Лиману фон Зандерсу,
отправляющемуся в Стамбул в начале 1914 года: «Искореняйте политику из корпуса турецких
офицеров. Вмешательство в политику — вот их главный недостаток». Но это заявление будет
единственной общей точкой зрения Кемаля и немцев, назначаемых инструкторами в османскую
армию с 1840 года: примерно 70 немецких офицеров прибыли в Стамбул. В недавнем прошлом
военный атташе в Берлине, Энвер верит в превосходство прусской модели армии и цинично
заявляет: «Мы с ними, потому что это в наших интересах». Со своей стороны, Кемаль признает
ценность берлинского метода, он даже переводит некоторые немецкие труды, но считает
недопустимым слишком сильное влияние иностранцев и, как неизбежное следствие,
подчинение турецкой армии.
Личные неудачи отражаются на характере Кемаля, нервном, импульсивном, подчас
мрачном. Уже в Академии Генерального штаба он пребывал иногда в состоянии меланхолии
или депрессии. «Друзья, — говорил он тогда, — я ложусь спать и не могу уснуть, как вы. Я
бодрствую до рассвета. И лишь когда наконец я забываюсь сном, раздается сигнал подъема и,
естественно, я не могу проснуться. И только человек, сотрясающий мою кровать, выводит меня
из состояния оцепенения. В результате я чувствую себя совершенно разбитым и усталым телом и
душой».
Осенью 1913 года Али Фетхи, давний друг Кемаля по совместной учебе в Манастире и
Стамбуле, был назначен послом в Софию. Али и Кемаля связывали прочные узы дружбы. Будучи
военным атташе в Париже, Фетхи приглашал Кемаля на большие маневры в Пикардию,
организованные французской армией в сентябре 1910 года. И на этот раз Али как новый посол
протягивает руку помощи Кемалю, предложив ему сопровождать его в Софию в качестве
военного атташе. Кемаль вынужден согласиться, но его пребывание в Софии превращается в
печальную ссылку. Он пишет одному из друзей, насколько грустно ему в столице Болгарии:
«Здесь нет ни одной красивой женщины; я вынужден остановиться в отеле, так как не нашел
подходящего дома. Ни одно событие не украшает мою повседневную жизнь. На всё воля
Аллаха». Кемаль сообщает также, что он не посещает кабаре, так как они наводят только скуку.
В данном случае Кемаль был не совсем искренен.

А между тем работа его не лишена интереса: Балканы охвачены волнением, в Болгарии
насчитывается миллион двести тысяч выходцев из Турции. Вечера в опере Софии, успех в
светском обществе, вызванный появлением Кемаля в костюме янычара на костюмированном
балу по случаю праздника святых Кирилла и Мефодия, дружеское внимание Али скрашивали его
пребывание в Софии. Друзья публикуют за подписью посла статью «Истинные причины
поражения корпуса Болайыра» в одном из болгарских военных журналов. А Кемаль пишет также
небольшой труд на двадцати страницах под названием «Беседы с офицерами и командующими»:
печальные размышления после трех конфликтов в Триполитании и на Балканах, в результате
которых империя лишилась трети подвластной ей территории и пятой части населения, едва ли
не оказавшись за пределами Европы и отдав Салоники Греции. Некоторые мысли позволяют
угадать в нем будущего государственного деятеля: «Главное в идее — это ее способность быть
воспринятой как абсолют без того, чтобы стать объектом критики. Это возможно, когда идея
становится мнением, а в конце концов, убеждением; после этого никакие логические доводы
или суждения не могут ее поколебать».
В Софии Кемаль пережил также необычайно сильное любовное увлечение. Возможно,
единственный раз в жизни женщина, болгарка Димитрина (известная всем как Мити) Ковачева,
пробудила в Кемале чувства, которые не сводились только к физическому влечению. Кемаль,
забывший об осторожности, требуемой от военного атташе, даже просил руки Мити у ее отца,
военного министра. Генерал Ковачев отказал Кемалю: он не мог позволить любимой дочери
покинуть родину и не скрывал, что его волнует, как Мити выдержала бы условия жизни в
Турции.
Кемаль никогда не говорил позже об этом драматическом эпизоде. Но за несколько недель
до начала Первой мировой войны он признался одному из болгарских друзей: «Турки —
хорошая нация. Но они нуждаются в современном образовании <…> Необходимо освободиться
от восточного влияния, давящего на общество и отдельные личности. Но чтобы изменить
турецкий народ, следует провести серьезные реформы».
Девять месяцев, проведенные Кемалем в Болгарии, явились для него нелегким испытанием.
Он оскорблен болгарами как турок и как мужчина, он оскорблен правительством Стамбула,
сославшим его в Софию. Единственная идея, поддерживающая его дух и энергию, — стремление
к власти. При этом он стремился показать, что подобное влечение к власти бескорыстно. «Мои
амбиции велики, — писал он во время Первой мировой войны другу, — но они не сводятся к
материальным амбициям, таким как получение более высоких постов и денег»…
18 октября 1914 года в письме другу Салиху Кемаль цитирует неизвестного французского
поэта: «Жизнь коротка: немного мечты, немного любви, и прощайте. Жизнь тщетна: немного
ненависти, немного надежды, и конец». А затем добавляет: «Салих, запомни эти строки и в
зависимости от смысла, который ты придаешь жизни, руководствуйся одной из этих
формулировок». Что бы выбрал он сам, если бы не разразилась мировая война и не произошла
бы битва за Дарданеллы?

Глава вторая
СЛАВА, А ЗАТЕМ?
27 октября 1914 года немецкие броненосцы «Гебен» и «Бреслау», отданные Турции — они
теперь под турецким флагом и называются «Султан Селим Явуз» и «Мидилли», —
обстреливают Одессу и Южный берег Крыма. Тайный договор о союзе, подписанный тремя
месяцами ранее между Османской империей и Германией, приносит свои плоды — Османская
империя вступает в мировую войну, а Энвер торжествует, пользуясь осторожной поддержкой
Талаата против Джемаля, франкофила. Военный министр с начала этого года, 32-летний Энвер
присвоил себе также функции верховного главнокомандующего армией, до сих пор
принадлежавшие султану.
Кемаль, узнавший в Софии эти новости, отнесся к ним весьма озабоченно. «Я не разделяю
мнения тех, кто считает, что немцы способны победить, — пишет он в декабре своему другу
Салиху. — Это правда, что немцы маршируют к Парижу, уничтожая всё на своем пути. Тем не
менее русские продвигаются в Карпатах и теснят австрийцев, союзников Германии. Это должно
отвлечь часть сил германской армии, чтобы помочь австрийцам. Воспользовавшись этим,
французы перейдут в наступление и потеснят немцев. Тогда немцам придется отзывать войска,
посланные на помощь австрийцам, поэтому трудно предсказать исход этой войны, так как
заставлять армию передвигаться то в одном направлении, то в обратном — исключительно
опасно». Как и генеральные штабы союзников, Кемаль не предвидел ни окопную войну, ни
русскую революцию; тем не менее анализ свидетельствует об определенных совпадениях, и
довольно скоро происходящие события подтвердят его скептицизм.
Получив благословение верховной религиозной власти страны, объявившей эту войну
священной, османские армии ринулись в бой, чтобы отомстить за поражения на Балканах.
Уверенность им придавала политика Энвера, нового военного министра, который реформировал
армию, обновив ее молодыми силами. Никто никогда не оспаривал мужество турецких солдат.
Мировая война предоставила им новую возможность доказать это, вызывая восхищение
противника. Турецкая армия, как писал капитан Сейнобоск, «отважно выполняла свой долг и
сражалась, презирая смерть, что вызывало уважение наших солдат».
Наконец, герой
В январе 1915 года Кемаль был назначен командиром 19-й дивизии, стоящей на
европейском берегу Мраморного моря. Эта дивизия существовала скорее на бумаге, чем в
реальности. Итак, Кемаль во главе дивизии-фантома, в то время как его родина в смертельной
опасности! Безумные идеи Энвера и его соратников не увенчались успехом: под Сарыкамышем,
на Кавказе, русские изрядно потрепали армию, лично возглавляемую Энвером: из девяноста
тысяч солдат в живых осталось только 12 тысяч. На Суэцком канале британские войска легко
отразили наступление, возглавляемое Джемалем-пашой. В середине февраля 1915 года 18
военных кораблей под французским, британским и русским флагами сосредоточились перед
мысом Геллес, охраняющим вход в проливы Босфор и Дарданеллы и доступ к Стамбулу,
находящемуся всего в 250 километрах. В теплое время года Геллес — настоящий цветник из роз,
оливковых деревьев и кипарисов, окруженных виноградниками. Но сейчас моряки союзников
обнаружили только огромное количество мошкары. Вскоре адмиралы поняли, что никогда не
доберутся до османской столицы. Современные дальнобойные пушки, металлические сетки,

опускаемые на сорокаметровую глубину, мины, сильные морские течения обрекали на неудачу
любые попытки атаковать. Три корабля союзников были потоплены, а три других серьезно
пострадали. Тогда союзники решили атаковать с суши. Несмотря на неудачи флота союзников, в
Стамбуле царили панические настроения. «По равнине, в нескольких километрах от
Константинополя, — напишет француз-очевидец, — бродили орды дезертиров, удивительно
напоминая время, когда болгары приближались к столице». Золото и имперские архивы были
переправлены из Стамбула в Анатолию, султан готовился переехать туда же, а в столице
наиболее предприимчивые уже предлагали арендовать свои окна тем, кто хотел наблюдать
парад войск союзников. Но желающим придется подождать три года, до осени 1918-го, чтобы
посмотреть этот спектакль. В лагере турецких войск Лиман фон Сандерс, глава немецкой
миссии, получает командование над всеми войсками, расположенными на полуострове
Галлиполи, тогда как союзники были вынуждены готовить наземные операции в наихудших
условиях. Торговые суда, доставляющие необходимые материалы, соблюдали рабочие часы,
установленные профсоюзом: «не разгружать после шести часов вечера»; грузовые автомашины
весом в полторы тонны должны были передвигаться по практически непроезжим дорогам
полуострова, предназначенным для ослов. Командование использует неточные или устаревшие
карты, и похоже, никто не сомневается в том, что из-за свирепствующей в войсках дизентерии
солдаты будут вынуждены во время сражения «держать одной рукой ружье, а другой
поддерживать штаны».
25 апреля 65 тысяч французов и англичан переходят в наступление. Французы атакуют
побережье Анатолии со стороны Кумкале, тогда как англичане высаживаются на правом фланге
полуострова, между заливом Сувла и Габатепе. Задача ясна: взять проливы в «клещи»,
появившись за спиной защитников. Для войск, высадившихся в Габатепе, казалось, рукой подать
до цели, так как всего семь километров отделяло Габатепе от деревни Мейдос. Только семь
километров, но каких! Гора Габа круто спускалась к Эгейскому морю, а за ней горы, покрытые
непроходимым кустарником, и обрывистые ущелья.
В воскресенье, 25 апреля, около 4 часов утра полторы тысячи австралийских и
новозеландских солдат начали высаживаться, как они предполагали, несколько севернее
Габатепе, но оказались на два километра выше на север, у Арыбурну, куда их отнесло течением.
Крохотный пляж, а затем плоскогорье, покрытое кустарником выше человеческого роста. Турки
и немцы не считали нужным защищать Арыбурну: сама природа оказалась надежным редутом. С
невероятным трудом, медленно, солдаты стали пробираться сквозь эти жуткие заросли. Через
несколько часов, уничтожив встретившихся на пути турок, солдаты немного продвинулись по
плато; лейтенант Лутит, австралийский инженер, даже заметил водную поверхность Проливов,
освещенную лучами восходящего солнца. Несколько севернее капитан Туллох достиг горы
Батай. «Сверкающее солнце, ясное небо и благоухающий тмин», — успел он отметить, когда его
подразделение неожиданно оказалось под огнем контратаки, которой руководил Мустафа
Кемаль.
«По счастливой случайности, — напишет позже немецкий генерал Канненгиссер, —
Кемаль-бей повел свою 19-ю дивизию на маневры в этот район. 19-я дивизия находилась в
резерве, и Кемаль занимался ее военной подготовкой. Позже он рассказывал, как неожиданно
увидел бегущих в панике солдат, которые кричали: „Они идут, они идут!“
— Кто они?
— Ингилиз, ингилиз (англичане)!
[12]
— Ну что ж, тогда вперед! — решительно скомандовал Кемаль.
Одному полку он приказал выступить на Косашимендах, чтобы удержать эту важную
позицию. Оставшаяся часть дивизии двинулась в направлении Габатепе-Арыбурну для

поддержки 27-го пехотного полка, который с трудом удерживал позиции. Кемалю удалось
полностью освободить Габатепе, а австралийские войска были отброшены на небольшой
участок скал у Арыбурну». Так, благодаря некоторому везению, но в первую очередь
решительности Мустафа Кемаль вошел в историю.
В течение трех месяцев в боях у Арыбурну, напишет позднее фон Сандерс, Кемалю удалось
«успешно противостоять всем яростным атакам, оказывая упорное и жесткое сопротивление. Я
мог полностью доверять его энергии и решительности!». А Кемаль вел себя так энергично не
только по отношению к британским войскам, как в этом смог убедиться лично Канненгиссер:
«Я взобрался затем по крутому склону на Кемальери, место, названное так в честь Кемаль-бея.
Кемаль был очень удивлен, когда я представился ему как командующий 5-й дивизией и выразил
желание взять под свое командование мои войска. „Это совершенно невозможно, — заявил
Кемаль, — 5-я и 19-я дивизии совершенно перемешались. К тому же я подготовил атаку на
завтра!“ Я понял, что нет никакой надежды на какие-то перемены в настоящий момент, и мы
договорились, что он приведет мои войска, когда появится оказия». Став, наконец, героем,
Кемаль настолько упивался этим, что даже забыл свою германофобию. «Император Вильгельм,
наиболее выдающийся командующий нашего времени, — признался он одной своей
знакомой, — правда, немец, наградил меня Железным крестом, что для меня большая честь».
Железный крест и поздравления фон Сандерса всё же не смогли отогнать коварную тень
Энвера. Уставший от приказов этого «генералиссимуса», «который никогда ничего не выиграл
на полях сражений» и «стал недоступным для старых товарищей», что отмечал даже
Канненгиссер, Кемаль попросил фон Сандерса перевести его на другой фронт. Немец написал
Энверу, уточняя, что «он не может настаивать на этой просьбе», и объяснил, что Кемаль уверен
в том, что «Ваше превосходительство не доверяет ему». Хитрый Энвер припер Кемаля, всё еще
полковника, к стенке: «Я очень огорчен, узнав о Вашей болезни <…>. Надеюсь, Вы будете
продолжать так же успешно выполнять Вашу миссию <…> во главе дивизии, находящейся под
Вашим командованием, как Вы это делали до сих пор». Упрямец покорился, но не смирился: «Я
благодарю Вас за то, что Вы уделили мне благосклонное внимание по случаю моей болезни. Я
уверен, что Вы удостоите меня чести, предоставив возможность еще лучше служить Вашему
превосходительству, поставив меня во главе новых сил, которые Вы учредите». В
действительности Кемаль доведен до крайности, и он признаётся как-то одному из друзей: «Я
думаю удалиться в какой-нибудь угол».
К счастью, он этого не сделает, а сражения под Анафартой принесут ему новую славу. В
начале августа 1915 года британские войска решают атаковать на севере залива Сувла. Они
уверены, что южнее турецкие траншеи настолько укреплены, что их невозможно взять, тогда как
участок между заливом и двумя деревнями Анафарты настолько дикий, что турки поставили там
всего несколько сторожевых пунктов. План этот дерзкий и может быть успешным только в
случае максимальной эффективности и удачи.
Англичанам недоставало ни того ни другого, и они во второй раз столкнутся с Кемалем. 7
августа, узнав о продвижении британской колонны, Кемаль немедленно выставляет навстречу
все имеющиеся силы, рискуя оголить главный фронт, где австралийцы перешли в наступление
для отвлечения противника. Через три дня после получения командования над всеми силами
этого сектора Кемаль лично возглавляет штурм. Второй раз ему улыбается удача, почти чудо
[13]
:
осколок снаряда ударяет его в грудь… и разбивает часы. Позиции англичан захвачены. Через
несколько часов всё закончилось…
Кампания при Дарданеллах продлится до февраля 1916 года; она обойдется в 200 тысяч
жизней Великобритании и 40 тысяч — Франции, что соответствует примерно половине
сражавшихся здесь солдат. Упоминая поведение Кемаля во время этой кампании, британский

историк напишет: «Редко в истории действия простого командира дивизии в трех различных
случаях оказывали такое огромное влияние не только на исход одного сражения, но также,
возможно, на исход всей кампании и даже судьбу целой нации».
Последующие дни, приносящие разочарование
Кемаль получает наконец эполеты паши (звание генерала). Он был назначен бригадным
генералом в апреле 1916 года и сражался тогда в Восточной Анатолии против русских войск. И
снова судьба ему благоприятствует перед лицом противника, ослабленного
предреволюционными потрясениями. Простой бригадный генерал, он командует армейским
корпусом, а затем армией, прежде чем был направлен в Палестину, чтобы руководить одной из
армий группы «Йылдырым» («Молния»). Кемаль открыто критикует стратегический интерес
этого сокрушительного проекта, придуманного немцами и Энвером, чтобы помешать
продвижению британских войск из Египта. Кемаль постоянно оспаривает приказы вышестоящих
немцев; «у него было убийственное настроение, — отметит позже будущий канцлер фон Папен,
тогда молодой лейтенант, — несомненно, из-за разногласий с Фалькенхейном по поводу
принимаемых мер». Наконец он получает отпуск по болезни и возвращается в Стамбул.
В столице, куда Кемаль прибывает в октябре 1917 года, он не воздерживается от выражения
своих идей по любым вопросам, в том числе, естественно, по военной политике, а также и
общей государственной политике. Тотчас после Дарданелл он добился встречи с министром
иностранных дел, чтобы обсудить с ним «важные государственные вопросы, касающиеся науки,
искусства, промышленности и текущих дел». Обширный круг вопросов для простого
полковника! Обращаясь к министру, он громко заявил: «Государство на пороге гибели».
Министр резко ответил ему: «Мы вас уважаем, потому что вы отлично проявили себя у
Арыбурну и Анафарты; именно поэтому мы согласились принять вас. Но я начинаю замечать
иной смысл в проблемах, о которых вы мне говорите сегодня… Я — министр, полностью
доверяющий правительству, я целиком согласен с ним, с Генеральным штабом и командованием
армии. Возможно, вы не знаете всей правды!»
Не знает правды? Возможно, другие, но не Кемаль, и он делится «своей» правдой без
всякой осторожности. Во время одного из многочисленных банкетов, устроенных прессой в его
честь после Дарданелл, он заявляет: «Энвер бездарен, он не в состоянии командовать армией.
Что же касается Талаата, то он — невежда, неспособный руководить политикой государства.
Это причиняет государству вред. Они вредят армии, направляя ее то в одном, то в другом
направлении без пользы. Завтра что-нибудь произойдет. Немцы будут делать всё, что захотят.
Они смогут контролировать страну и армию. И тогда государство лишится независимости».
Еще за месяц до возвращения в Стамбул Кемаль высказывал то же мнение. С помощью
одного из своих помощников, полковника Исмета, серьезного и энергичного, Кемаль составляет
рапорт, в котором анализирует ситуацию в стране. Он адресовал рапорт великому визирю и
Энверу и поручил одному из своих адъютантов доставить его ответственным представителям
«Единения и прогресса». В рапорте было отмечено всё — от паралича экономики до ослабления
боеспособности армии. Кемаль высказывался очень резко: «Война глубоко деморализовала все
население страны <…>. Бессилие гражданского правительства абсолютно <…>. Если война
продолжится, это приведет к полному краху султаната». Рапорт Кемаля затерялся в одной из
многочисленных канцелярий правительства, и Кемаль в очередной раз не был даже наказан.
До какой-то степени Кемаль был защищен своей боевой славой. Победы турок были редки:
Дарданеллы, Кут-эль-Амара, в Месопотамии, под руководством Халиль-паши, дяди Энвера, в

1916 году, и всё. И кто поддерживал Кемаля? Известно дружеское расположение к нему
Джемаля, который финансировал его поездку из Палестины в Стамбул, но морской министр
далеко, в Дамаске, и его власть ограниченна. Другой большой друг, Али Фетхи, бывший
генеральный секретарь «Единения и прогресса», всё еще в Софии. Правда, было еще дело
Джемиля в июле 1916 года, но бывший офицер был повешен
[14]
.
Осенью 1917 года Кемаль, похоже, больше не ограничивается только публичной критикой
правительства и Энвера. В столице царит тлетворная атмосфера, и паша не может устоять перед
искушением возможного заговора. Он познакомился с Исмаилом Хаккы. Главный интендант
армии, Хаккы — необыкновенно влиятельный человек. Он должен защищать интересы армии от
гражданских спекулянтов, от немецких аппетитов и обеспечивать ее снабжение. Ловкий
человек, он умело справлялся с этой задачей, не забывая и о собственном обогащении. Кемаль и
Хаккы часто гуляют у Босфора, что позволяло интенданту откровенно делиться с ним своими
мыслями по поводу надвигающегося краха или о необходимости создания кабинета спасения,
состоящего исключительно из военных. По просьбе Кемаля Хаккы называет кандидатов:
Джемаль, Халиль, победитель под Кут-эль-Амара, и Кемаль. «А Энвер?» — срывается с губ
Кемаля ненавистное ему имя. «Это наилучший выбор», — отвечает Хаккы. Услышав это, Кемаль
заявил: «Я предпочитаю оставаться на командном посту в армии, чтобы защищать
правительство, а не быть членом этого кабинета»
[15]
.
Но Кемаль несдержан на язык, да и Стамбул невелик. Через несколько дней его вызывают к
Энверу. Кемаль покидает его кабинет бледный и разъяренный: «Теперь Энвер-паша может
предать меня суду военного трибунала… Исмаил Хаккы всё отрицает, я — единственный
обвиняемый. Впрочем, Энвер может меня казнить, обвинив в подготовке государственного
переворота». Снова Энвер вызывает «путчиста» в свой кабинет. Кемаль взял себя в руки и
заверил его в своей преданности. Мало вероятно, что он смог убедить в этом
главнокомандующего, так как вскоре Энвер приглашает Кемаля в свою резиденцию в Куручешме
на берегу Мраморного моря. В приемной у него потребовали сдать оружие. Он отказывается и,
не повышая голоса, зовет своего адъютанта. В это время появляется Энвер, и они начинают
спокойно беседовать. Кемаль убеждается в том, что Энвер пытается избавиться от него, но
делает это весьма неумело.
В середине декабря 1917 года наследный принц Вахидеддин совершает официальный визит
в Германию, и Кемаль оказывается в его свите. Можно подумать, что Энвер, невысоко
оценивающий скромного пятидесятишестилетнего наследного принца, рассматривает это
назначение Кемаля как наказание. Однако Кемаль не умирал от скуки во время этого
трехнедельного путешествия. Несколько раз он чуть ли не спровоцировал дипломатический
скандал с принимающей стороной, подвергая критике официальную стратегию. Кроме того, во
время путешествия Кемаль сблизился с Вахидеддином. «Между нами возникли в определенной
степени доверительные отношения», — отметит он в своем дневнике в июле 1918 года.
Наследник трона, будучи несдержанным, как и Кемаль, был покорен энтузиазмом паши, а
Кемаль, в свою очередь, обнаружил, что вялость, инертность Вахидеддина — всего лишь маска,
искусно используемая осторожным и амбициозным наследником. Кемаль критикует Энвера и
немцев, он предлагает принцу возглавить армию, где он стал бы начальником Генерального
штаба. Его светлость внимательно слушает. 4 января 1918 года они возвращаются в Стамбул.
Вахидеддин занимает свое место во дворце наследного принца, а Кемаль остается без
должности.
Острые приступы почечных колик вынуждают его оставаться дома в течение месяца, а в
середине мая он отправляется на лечение в Карлсбад. Не много известно о его жизни в Стамбуле
в течение этих четырех месяцев. Болезнь ограничила активность паши, но он всё же нашел время

и силы, чтобы в марте дать большое интервью Рушену Эшрефу, молодому журналисту из
«Нового обозрения». Непрерывно перебирая четки, он сам выбирал одни темы, избегая других:
«Естественно, я не собираюсь говорить с вами о вопросах, касающихся военной тайны; они не
интересуют ни вас, ни ваших читателей». Кемаль, чей облик напоминал сошедшего с полотен
Рембрандта героя, красовался перед юнцом, делясь воспоминаниями о сражениях при
Дарданеллах.
Почти каждая фраза статьи прославляла генерала. Особенно впечатляло перечисление
ранений Кемаля. «Да, я заметил след от пули на правой стороне мундира. Находящийся рядом
офицер спросил: „Вы ранены, эфенди?“ Я мгновенно подумал о том, как могло бы повлиять это
известие на моральный дух солдат. Я тут же прикрыл рукой рот офицера: „Замолчи! Осколок
шрапнели ударил меня в грудь, попав точно по карману, где были часы. Часы разлетелись
вдребезги, а на груди остался лишь след от осколка…“» Как видно, болезнь не помешала
Кемалю наслаждаться собственной славой и даже в некоторой степени стремиться увековечить
свое имя. На журналиста Кемаль произвел неизгладимое впечатление, позже он будет одним из
первых, кто присоединится к паше в Анатолии. Сам журналист тоже понравился Кемалю, и
после интервью паша подарил ему фотографию с длинной дарственной надписью, где
восхищался динамизмом турецкой молодежи, «стремящейся отыскать и распространять свет
среди мрака и безнравственности сегодняшнего дня, уделяя главное внимание любви к родине и
правде». И добавил: «Я рассматриваю вас как достойного представителя нового поколения. Я
ожидаю от вас новых услуг, более существенных…»

Глава третья
НА СЕРЕДИНЕ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ
Когда Кемаль прибыл в Карлсбад в июле 1918 года, прошло уже восемь месяцев с тех пор,
как он покинул армию. А между тем под натиском англичан группа армий «Йылдырым»
продолжала отступать. На западе Греция присоединилась к союзникам, что стало представлять
серьезную угрозу для Стамбула.
Хуже того, в этой сложной ситуации Турция предпринимает рискованный шаг, грозящий
конфликтом с Германией. В начале июня 1918 года Энвер бросает новую армию на покорение
Кавказа. Это был амбициозный проект. Октябрьская революция устранила угрозу Российской
империи. Социал-демократы, пришедшие к власти в Грузии, Азербайджане и Армении, не
признали власти большевиков. Эти события вселили в Энвера огромную надежду:
компенсировать потерю арабских стран завоеванием территорий, где проживает значительное
число турок, что позволит Османской империи укрепить на востоке свое могущество,
утраченное на западе и юге. В Брест-Литовске правительство большевиков согласилось
покинуть Каре, Ардаган и Батум, утраченные Турцией после Русско-турецкой войны 1878 года;
их будущее должно быть определено самими жителями при содействии Турции.
Референдум, «организованный» Стамбулом, превратился во всенародное голосование:
85 124 голоса в пользу присоединения к Турции из общего числа 87 048! После столь
многообещающего начала Энвер разорвал перемирие с Кавказом, бросил войска на Батум и
потребовал новых территориальных уступок. Азербайджан был готов признать протекторат
«старшего брата», а вслед за ним и Армения, не имеющая возможности сопротивляться. И
только Грузия решила сопротивляться и обратилась за помощью против турецкой экспансии к
Германии. В июне 1918 года Берлин подписывает договор с Тифлисом, столицей Грузии, и
направляет туда три тысячи солдат. Отправляя новую армию на Кавказ, Энвер хочет
продвинуться, чего бы это ни стоило, к Тифлису, а точнее — к Баку и его нефти.
Положение турецкой армии безнадежно. А Кемаль далеко.
Дни в Карлсбаде
Перед фотоаппаратом застыл мужчина среднего роста, с канотье в руках, взгляд лишен
обычного мощного магнетизма после двух месяцев изматывающей болезни. Лицо с гладкой
кожей и небольшими усами со впалыми щеками и выступающими скулами выдает огромную
усталость. Светлые волосы тщательно зачесаны назад. От кожаных перчаток до начищенных до
блеска ботинок, от рубашки до брюк с образцовыми складками мужчина — живой образец
моды.
В течение месяца Мустафа Кемаль находился в Карлсбаде, где лечил почки. В день
прибытия врач предупредил его: «Вы приехали сюда, чтобы пройти серьезный курс лечения, а
не развлекаться». Карлсбад был действительно широко известным бальнеологическим курортом.
Выпив сернистой воды у одного из семнадцати фонтанов, приняв лечебные грязи, курортники
устремлялись в Имперский отель или в знаменитый «Пупп», чтобы поесть, поболтать с
друзьями, потанцевать, пофлиртовать.
Генерал скрупулезно следовал всем предписаниям врача: два стакана воды небольшими
глотками перед завтраком, грязевая ванна, а затем грязевой компресс каждое утро, третий
стакан воды после обеда и, наконец, последний стакан перед сном в десять часов… что тем не

менее не мешало ему проводить часть времени в ресторанах и салонах фешенебельных отелей.
Кемаль всегда умел находить должное равновесие между дисциплиной и желанием развлечься.
Во время лечения в Карлсбаде Кемаль ведет дневник. Пришлось подождать до 1981 года,
чтобы получить возможность не без волнения прочесть все шесть школьных тетрадей,
исписанных им.
Врач, пораженный его молодостью, как-то спросил: «Вы стали генералом очень рано. Есть
ли еще генералы вашего возраста в вашей стране?» Кемаль ответил: «Доктор, есть немало
старых генералов в нашей армии. Если мы стали генералами совсем молодыми, то это потому,
что родина нуждается в нас в чрезвычайной ситуации, в какой она оказалась».
Как проходят его дни в Карлсбаде? Выговор метрдотелю, принявшему его за полковника: с
этих пор его стол был зарезервирован на имя «Кемаль-паши, командующего армией». Встреча с
женщиной, готовящей книгу о героях войны в Турции. Продолжительные вечерние беседы о
былых сражениях с одной из соотечественниц. Он заявляет, что «наибольшее мужество
командующего состоит в том, чтобы нести ответственность за свои поступки», явно намекая на
сложную военную ситуацию в Турции. Они обсуждают вопрос о том, какую политику должна
проводить Османская империя…
Кемаль отражает в дневнике свое душевное состояние и повышенную нервозность: «Я
проснулся в 7 утра, думая, что еще только 6 часов. Я стал выражать недовольство Шевки, своему
ординарцу. Он начал меня брить, но мой гнев его настолько смутил, что он делал это неловко.
Гнев мой продолжал нарастать, и я не мог подавить в себе это чувство… Сейчас я настолько
взвинчен, что одно только присутствие Шевки рядом раздражает меня».
Кемаль отличался чрезмерной чувствительностью и бьющей через край энергией. Он ценил
радости жизни, самые разные развлечения, будь то танцы, горячительные напитки или
женщины. Турецкие ресторанчики, а также притоны и бордели Стамбула и многих других
городов, куда забрасывала его военная карьера, не были ему чужды. Тем не менее вальс,
прогулки в ландо и светские приемы в Карлсбаде не смогли восстановить его душевное
равновесие, успокоить его.
Кемаль берет уроки, чтобы усовершенствовать свой немецкий — «я краснел, когда не мог
выразить по-немецки то, что хотел», — и французский. «Я особенно хочу воспользоваться
возможностью улучшить свой французский», — объясняет он молодой швейцарке,
согласившейся позаниматься с ним языком. Французский язык был обязательным во всех
программах военных училищ, начиная с училища в Манастире и кончая Академией
Генерального штаба. Кемаль проявлял постоянный интерес к языку философов эпохи
Просвещения и Великой французской революции. Как свидетельствуют примерно сорок
страниц его дневника, написанных по-французски, он весьма преуспел в этом. К тому же в
Карлсбаде он читал только французские романы: «Бунт» Андре Бомье, «Шагреневую кожу»
Оноре де Бальзака, «К эшафоту» барона Батца.
Чтение было подлинной страстью Кемаля, и он с огромным удовольствием предавался ему
не только в Карлсбаде, но и в трудные минуты военных кампаний. Так, сражаясь против русской
армии в Восточной Анатолии в 1916 году, он выкраивал время, чтобы читать «Сафо» Альфонса
Доде, задуматься над брошюрой под названием «Можно ли отрицать Бога», внимательно
прочесть «Османскую историю» Намыка Кемаля и его «Политические и литературные статьи»,
погрузиться в «Элементы философии» и помечтать над стихами Тевфика Фикрета.
Морис Палеолог, генеральный секретарь министерства иностранных дел Франции, по-
видимому, был плохо информирован или неискренен, когда написал в 1920 году, что Кемаль «не
отличался ни высокой общей культурой, ни большим интеллектом». Никто не станет отрицать
ни его страсти к чтению, ни его стремления извлечь как можно больше из прочитанного.

Его идеи основательны и зачастую оригинальны. Вот, например, его размышления о
женщинах и браке: «Не будем страдать паранойей. Пусть женщины будут свободны, пусть
получают образование… важно, чтобы они становились личностями. Что же касается личных
отношений, то давайте искать спутницу, учитывая нашу природу и нашу собственную
нравственность, и вместе с ней будем принимать решение о создании семьи, если мы уважаем
друг друга, соответственно ведем себя, и пусть женщина ведет себя так же!»
Болезнь
Чего же искал этот молодой генерал, смелый и сильный духом? Почему он остается в
Карлсбаде? Кемаль, узнав о смерти султана Мехмета V Реза, последовавшей 5 июля, сожалеет о
том, что не был в это время в Стамбуле.
«Смена султана — очень важное событие для страны и нации», — отмечает в дневнике
Кемаль и, подавив печаль, остается в Богемии. А между тем он знает нового султана, Мехмеда
VI Вахидеддина; Кемаль направляет ему телеграмму с поздравлениями, но остается в Карлсбаде
и продолжает лечение.
Он болен. Почечные колики мучительны, изматывающи. Избранный им образ жизни,
полный излишеств, чрезмерного напряжения и испытаний, сказался на здоровье. Он часто
страдает то от венерических заболеваний, то от приступов усталости, то от нарушения функции
почек. В конце июля, покидая Карлсбад, он запишет в дневнике: «Карлсбад не принес мне
должного облегчения; все те же проблемы со здоровьем».
К несчастью, паша страдал и еще одним заболеванием — властолюбием.
«Я говорил и повторяю, что если бы я был наделен властью, то смог бы провести реформы,
необходимые нашему обществу, я совершил бы переворот. В отличие от других я не верю, что
можно постепенно, шаг за шагом заставить людей думать так, как я. До сих пор я потратил
слишком много времени для изучения цивилизованной жизни, и почему теперь я должен
опускаться до уровня народа? Я должен поднять его до своего уровня! Не я должен уподобляться
людям, это они должны стать такими, как я; на самом деле некоторые детали этого вопроса
требуют тщательного изучения; но сделать это необходимо».
Рассуждения Кемаля этим июльским вечером 1918 года подчас не вполне понятны. Но как
не восхищаться силой основной идеи: его желанием на свой манер, путем переворота,
установить особые отношения с народом, вывести его из темноты и невежества. За пять лет до
создания республики, за десять лет до проведения грандиозных реформ в уме Кемаля уже был
готов план осуществления этих идей. Но, чтобы добиться поставленной цели, первым и
необходимым условием было одно: добиться власти.
8 июля Кемаль отмечает: «Энвер-паша продолжает свою политику, направленную против
меня. Как я должен реагировать?»
Через три недели он записывает в дневник: «Этим вечером я решил вернуться в Вену». А 5
августа он был уже в Стамбуле.