Названия падежей

Названия падежей русского языка

Многие считают, что русские и церковнославянские обозначения падежей представляют собой кальки с их латинских названий. Однако первые грамматические труды на церковнославянском, в которых появляются перечни падежей, — это переводы грамматик греческого языка. И хотя латинская грамматическая традиция также оказала влияние на традицию славянскую, в данном случае все же логично говорить о кальках с греческих терминов.

В переводном труде по греческой грамматике «О восьми частях слова» (Болгария или Сербия, XIV в.) перечисляется пять падений, т. е. падежей: права, родна, виновна, дателна, звателна (эти названия имеют форму женского рода, поскольку переводчик согласовал их не со словом падение, а с оригинальным греческим ptōsis, относящимся к ж. р.). С XIV столетия представления о падежах и их количестве в церковнославянском, а затем и русском языках менялись. Как мы можем видеть, некоторые термины дожили до наших дней… Впрочем, начнем по порядку.

Именительный

В вышеупомянутой переводной грамматике этот падеж называется правым. И это не случайно: перед нами калька с греческого обозначения именительного падежа ptōsis orthē (буквально ‘прямое падение’). Для перевода слова orthē использовали прилагательное правъ, в старославянском языке означавшее ‘прямой, ровный’, ‘правильный’.

Но в греческих текстах данный падеж обозначался еще одним термином: onomastikē. Составители грамматики «Адельфотис» (Львов, 1591) и Лаврентий Зизаний, автор «Грамматики словенской» (Вильна, 1596) перевели это прилагательное как именовный. Мелетий Смотрицкий в своей церковнославянской «Грамматике» 1618–1619 гг. предпочел слово именительный. Этот же вариант впоследствии использовал М. В. Ломоносов, и благодаря ему данный термин закрепился в русском языке.

Калькой с греческого ptōsis onomastikē является и латинский термин cāsus nominatīvus, от которого происходят названия именительного падежа во многих европейских языках.

Родительный

По-гречески — ptōsis genikē, от слова genos ‘род’. Античные грамматики объясняли это название тем, что данный падеж обозначал родителя, отца. У древних греков к имени человека могло прибавляться имя его отца в родительном падеже (некий аналог нашего отчества). Но, скорее всего, слово genikē стоит понимать шире: не ‘родительский’, а ‘родовой’. Падеж выражает родовую принадлежность предмета.

Есть и несколько иное объяснение: падеж был назван «родовым», т. е. «общим», поскольку в древнегреческом языке из всех падежей только он, ptōsis genikē, мог вступать в синтаксические отношения со словами любой изменяемой части речи. Этот «общий» характер падежа попытался отразить римский грамматик Присциан (IV в. н. э.), когда перевел его обозначение на латинский как cāsus generalis ‘общий падеж’. Однако этот термин не прижился. В науке закрепилась более ранняя калька — cāsus genetīvus, связанная с понятием рождения, происхождения.

Что же касается церковнославянского языка, то переводные грамматики XIV–XVI вв. называли этот падеж «родным», от старославянского родьнъ ‘родной, рожденный’. Мелетий Смотрицкий в начале XVII столетия избрал другой вариант — родительный, и этот термин из церковнославянского унаследовал русский язык.

Дательный

По-русски здесь все кажется ясным: падеж назван так потому, что обозначает лицо, которому что-то дают. В греческом языке у этого падежа было похожее грамматическое значение, а вот в образовании термина имелись нюансы. Название dotikē ptōsis происходит отслова dotikos — и это не ‘тот, кому что-то дают’, а ‘тот, кто дает; щедро раздающий’. Этот пример показывает, что грамматическое значение падежа и буквальный смысл его названия — разные вещи.

Русский термин дательный, как и все предыдущие, является заимствованием из церковнославянского языка. В свою очередь, в церковнославянском это калька с греческого, появившаяся в XIV веке.

Латинская калька — cāsus datīvus.

Винительный

Его обозначение в греческом — aitiatikē ptōsis — связано со словами aitiatos ‘причиненный, вызванный’, aitia ‘причина, вина’. В названии отображено грамматическое значение объекта, возникшего в результате какого-либо действия (причины).

Ранние церковнославянские грамматики называют данный падеж виновным. Современный вариант — винительный — впервые ввел Лаврентий Зизаний. Славянские термины связаны со словом вина в значении ‘причина’; ср. выражение послужить виной ‘стать причиной’. Тем не менее это название не вполне отражает грамматическую сущность данного падежа в русском языке. Ведь слова в винительном падеже обозначают не только предмет как результат действия (написать книгу), но чаще всего предмет, на который направлено какое-либо действие (читать книгу, смотреть на книгу). Поэтому в XIX в. языковед В. К. Поржезинский предлагал переименовать винительный падеж в предметный, но его вариант не закрепился.

Латинский термин — cāsus accusatīvus.

Творительный

В греческом языке аналогичный падеж отсутствовал. Авторы латинских грамматик ввели в научный оборот термин cāsus ablatīvus, т. е. «отложительный падеж». Латинские существительные в этом падеже обозначали различные обстоятельства — места, времени, способа действия, орудия.

Составители церковнославянских грамматик близко познакомились с трудами по латинскому языку примерно в XVI в. Они переняли оттуда важную идею: не нужно слепо втискивать строй своего языка в структуру описания греческой грамматики. Если каких-то форм склонения в греческом языке нет, а в латинском и славянских языках они имеются, значит, эти формы нужно описывать и создавать для них новые термины.

Автором термина творительный падеж, по всей видимости, является Лаврентий Зизаний. В названии падежа он отразил его основное значение — значение орудия, с помощью которого производится какое-либо действие, что-то создается (творится). Позже из церковнославянского термин был заимствован в русский язык.

Предложный

Данный падеж первым описал в своей грамматике церковнославянского языка Мелетий Смотрицкий. И название придумал — сказательный падеж. Ведь существительные в данной форме часто обозначают предмет, о котором кто-либо говорит, рассказывает: сказал о человеке. Однако это далеко не единственное значение данного падежа, поэтому вряд ли такое название можно признать очень удачным. И позже М. В. Ломоносов создал другой термин — предложный. Потому что слова в данном падеже никогда не употребляются без предлога, какие бы значения они ни выражали.

Применительно к древнерусскому и старославянскому языкам этот падеж называется местным: он часто выражал значение обстоятельства места. При этом термин предложный здесь не подходит, потому что в то время существительные в данном падеже могли употребляться и без предлога.

В целом русская падежная терминология окончательно устоялась в XVIII веке, в лингвистических работах М. В. Ломоносова. Как можно заметить, названия падежей были созданы в разное время и по разным принципам, поэтому не всегда отражают сущность тех или иных форм склонения. Как результат — в XIX веке были попытки ввести иные, более точные, термины. Мы уже сказали о В. К. Поржезинском с его предметным падежом; можно еще упомянуть В. К. Кюхельбеккера, подошедшего к вопросу переименования более радикально. Современник и друг А. С. Пушкина считал, что все существующие названия падежей следует заменить на обычные порядковые числительные: первый, второй, третий и т. д. Да и термин падеж ввиду его нелепости (что тут падает?) стоило бы убрать из терминологии. Вместо него подошли бы, например, слова вид или изменение…

Идеи Кюхельбеккера так и не воплотились в жизнь — и, пожалуй, это хорошо. Выражения типа первый вид или второе изменение можно отнести не только к формам слов, но и ко многим другим объектам или явлениям. В результате термин может пониматься неоднозначно — а это его недостаток. Тогда как, например, слово дательный невозможно понять неправильно: даже без добавления слова падеж ясно, что речь идет о грамматической форме.

Литература:

Васильева Н. В. Русские названия падежей: Из истории отечественной лингвистической терминологии // Русская речь. — 1981. — № 6.

Мечковская Н. Б. Ранние восточнославянские грамматики. — Минск, 1984.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4-х томах. — М., 1986-1987.